Прототип: Eleanor Worthington-Cox
ГЕРОЙ:
Имя героя, дата рождения, возраст: Николь «Ника» Тосни, 14.08.1980, 17 лет
Род деятельности, приверженность: доброволец в госпитале им. Святого Мунго, в Битве за Хогвартс содействовала эвакуации студентов, после – помогала раненым
Общее описание:
Сложно расти в семье, где мать – сама доброта и покорность, а отец – тиран и деспот, сочувствующий Темному Лорду и его приспешникам и придерживающийся идеологии чистоты крови. Отец, который видит идефиксом попасть в заветный список чистокровных фамилий и делает для этого все, что только может. В том числе – воспитывает в подобной идеологии всех детей.
Ника – отщепенец.
Ника – белая ворона в этой черной стае.
Ника – вся в мать.
Нике мало объяснений, что небо голубое. Ей нужно точно знать – почему оно голубое, а не фиолетовое или красное. А почему, если оно голубое, то почему оно красное на закате? А почему луна белая? А почему? А зачем? А как? А как это работает? А почему не работает? А как сделать так, чтобы работало?
С самого малолетства ей было интересно все от и до – от маггловских детских сказок (ой и попадало от папаши, обнаружь он под подушкой что-то такое! Розги, и только!) до размножения и дрессировки драконов.
В пять лет она разбирала старые дедушкины напольные часы.
В шесть – сломала отцовское чучело фестрала, чтобы собрать его заново.
В семь – разломала волшебную палочку старшей сестры, чтобы понять, как она устроена.
В восемь – починила старые дедушкины напольные часы, которые до этого отказывались идти около полусотни лет.
В девять – препарировала камешком улиток.
В десять – вскрыла шпилькой отцовский секретер.
В одиннадцать – поступила в Хогвартс на факультет Рейвенкло и продолжила куролесить уже там.
Вся ее комната дома была увешена рисунками и чертежами. Тягу к рисованию прививала ей мать – и постепенно Ника взяла за привычку зарисовывать то, что разбирала, или то, что видела. Вся стена у кровати в спальне уже в школе вскоре тоже оказалась завешена рисунками. Папка с рисунками была толще, чем некоторые талмуды в Запретной Секции.
В двенадцать она переключается на людей. Нет, не разбирает их на запчасти (но дай такую возможность, не откажется – чисто из академического интереса!). Скорее, пытается разобраться в причинах их поступков.
В тринадцать абсолютно точно знает, с кем нужно посмеяться, а с кем поплакать, а кого оставить одного, чтобы этому кому-то стало легче.
Она читает людей, словно открытые книги. И улыбается, просто улыбается, когда видят, что ей врут или лукавят. А Николь это видит почти всегда. Ей не нужна никакая магия, чтобы понять людей вокруг. Возможно, не принять – но понять.
В четырнадцать умирает мать Николь.
Но смерти нет. Есть только какой-то другой мир. И Николь едва не знакомится с ним, но на перепутье ее останавливает образ матери – это тебе знать еще рано.
И Ника продолжает жить, хотя свет, подогревавший ее извне, погас.
Но ей хватает внутреннего.
В четырнадцать она прыгает по лужам и хохочет в голос. Наблюдает за звездами, потому что они какие-то другие, далекие, таинственные и манящие. Смотрит на облака и представляет, что прыгает по ним где-то там, высоко.
Николь чудаковатая, но отнюдь не слабая и беззащитная, какой может показаться на первый взгляд. Она упряма в своих верованиях. И мир устроен совсем не так, как думает отец и старшие брат и сестра. Она это просто знает – попробуй, переубеди.
В пятнадцать она тихо смеется, потому что солнечный луч, пробившийся через оконное стекло, щекочет лицо.
В пятнадцать она знает, что мир не делится на черное и белое.
В пятнадцать она до самого утра читает романы о любви, забыв про сон, а потом без умолку болтает о них.
В пятнадцать она среди тех, кто объявляет войну Амбридж. Потому что она видит – Мальчик-который-выжил не врет.
В шестнадцать отец впервые называет ее «предательницей крови».
В шестнадцать перед ней захлопываются двери родного дома.
В шестнадцать она перебирается жить к родной сестре матери, которая почти как две капли воды похожа на нее.
В семнадцать она чувствует на себе, что такое Круциатус.
В семнадцать она погружается в колдомедицину, чтобы тайком залечивать раны пострадавших от нового режима.
В семнадцать она – одна из тех, кто успокаивает испуганных детей.
В семнадцать она впервые видит фестралов, потому что только теперь осознает – смерть есть.
Интересные факты:
Патронус: серый сорокопут.
Любимые цветы: герберы, гортензии.
Располагаемое имущество, питомцы:
Волшебная палочка: двенадцать дюймов, грушевое дерево и соколиное перо
Толстая папка с рисунками, чудом уцелевшая
Браслет матери из оникса
Сипуха по кличке Герда (отвратительное избалованное создание)
ИГРОК:
Планы на игру: Все мои планы обычно идут прахом, поэтому – как пойдет. Предпочту упереться во флешбеки.
Примечания: Не люблю птицу-тройку. Максимум – подчеркивание на слова НПС. То есть - ваше оформление ваше дело, а я не люблю.
Могу играть и нон-стопом по три поста в день, и неспешно – мне, в целом, нет особой разницы.
Желательно, но не обязательно, ведь так?
Мало приятного, когда тебя ловят за литературой, вроде бы и не запрещенной, но и не особо-то разрешенной. Одним словом, сомнительной. А уж когда среди сомнительной литературы находится томик, определенно точно взятый из Запретной Секции...
В общем, не имея разрешения — имей разговор с деканом.
Даффи декана не боялась. У нее вообще особо не было страха перед людьми, неважно, сверстники это, старосты или преподаватели. Страх — точно такая же эмоция. А значит — слабость. А значит — показывать ее иным не велено. Впрочем, это вовсе не значило, что Вероника Флинт была невежлива по отношению к старшим, дерзила или выказывала так или иначе неуважение. Скорее, она не допускала того, чтобы неуважение выказывали в ее сторону.
А у нас с полу глаз нет приказа подымать.
Книги у нее, разумеется, конфисковали и доставили прямиком профессору Тонкс. Мол, пусть она решает, что из этого всего допускается до свободного чтения пятикурсницы. Поначалу Даффи была откровенно недовольна — в конце концов, ладно, у нее конфисковали то, что она позаимствовала в библиотеке. За такое не грех отделаться и несколькими отсидками после уроков. Но конфисковать ее собственные книги! Это уже чересчур! Да, она привезла их из дому, из отцовской библиотеки, но раз уж ОТЕЦ решил, что такое дочери читать позволено, какое они имеют право?!.. Одним словом, Даффи выпустила пар злости, пока никто не видел.
А у нас тишь да гладь, божья благодать.
Даффи вообще плохо представляла, к своему же вящему удивлению, чем будет оперировать, пытаясь забрать свое добро обратно. Иногда доводы студентов вообще не учитывались преподавателями, да и ранее Вероника не особо имела дел с деканом. Не попадалась особо «на горячем». Хватало ума. А вот тут она потеряла бдительность, чрезмерно увлекшись крайне интересным трактатом, за что и была схвачена. Еще и во внеурочное время.
Ну, не при соседках же ей читать то, что явно отдает запретным?! Могли нажаловаться.
И вообще, позиция умышленного невежества в школе ее неимоверно раздражала. Даффи вообще заметила, что чем она становится старше, тем становится более подвержена эмоциям. Особенно в некоторые дни, когда ее раздражал порой даже любой пустяк, вроде пролитых чернил или сбросившего в коридоре очередную водяную бомбу Пивза.
Впрочем, от наличия рядом дражайшего кузена Даффи раздражалась независимо от лунного календаря. Почище Пивза и школьных старост вместе взятых выводил ее из себя.
Потому, с трудом вообще представляя, что она будет говорить (именно говорить, а не оправдываться!), защищая свои интересы, Вероника Флинт неспешно шла в сторону кабинета профессора Тонкс. Она слышала слухи о происхождении преподавательницы, и знала, что отец не одобрит, если декан напишет ему письмо. Не одобрит не поведения дочери, нет, а того, что магические знания преподают «недостойные». Мысленно представив лицо папаши в тот момент, когда он откроет конверт и увидит подпись, Вероника с трудом сдержала смешок. Наверняка бросит в камин, не читая, и вытрет руки своим надушенным шелковым платком с таким видом, будто прикоснулся к чем-то недостойному.
Сколь ни медленно иди, а путь рано или поздно кончится. Досчитав в уме до десяти, Вероника решительно подняла руку и постучалась в кабинет.
— Профессор Тонкс, это Даффи... — она запнулась. Не стоит так, пожалуй. Хоть она и привыкла к этому обращению, как к родному имени. — Это Вероника Флинт.
